И один в поле воин - Страница 94

Пока Бертгольд разговаривал с Генрихом, фрау Эльза вызвала на виллу лучшего в городе косметолога. Он клал на лицо Лоры какие-то примочки, натирал его кремом, делал массаж, пудрил. И Лора терпела, покорно терпела все, только бы увидеться со своим женихом.

Когда после завтрака отец и мать зашли к дочери, они поняли — косметолог не зря получил свои деньги, но все же и в таком виде Лору нельзя показывать жениху.

За обедом Бертгольд снова вынужден был сказать, Генриху о плохом самочувствии Лоры. И фрау Эльза и сам Бертгольд были очень этим угнетены, разговор за столом не клеился. Он оживился лишь к концу обеда, когда Генрих рассказал о фотографиях, присланных Бертиной. Фрау Эльза заметила, что Бертина всегда была бесстыдницей, интриганкой, и что она запретила Лорхен поддерживать знакомство с кузиной. Такое знакомство может лишь скомпрометировать. Бертгольд же высказался по адресу Бертины настолько грязно и цинично, что его бедной Эльзе пришлось заткнуть уши.

После обеда, когда будущие тесть и зять вошли в кабинет, чтобы выпить кофе с ликером и выкурить по сигаре, Бертгольд вернулся к разговору о своей родственнице и взял с Генриха слово держаться от нее подальше и не переписываться. Ведь Гольдринг теперь ответствен не только за свою честь, но и за честь и спокойствие Лорхен.

Свидание жениха и невесты состоялось лишь поздно вечером. Мобилизовав все свои способности, фрау Эльза так поставила ночник и настольную лампу с темным абажуром, что лицо Лоры, которая лежала животом вниз, на горе подушек, оставалось в тени.

Генрих едва сдержал смех, увидев позу своей невесты. Он высказал сочувствие больной, посетовал на судьбу, лишившую его, после долгой разлуки, возможности обнять Лорхен. А я душе был рад — может быть, удастся еще раз отсрочить обручение.

Но Бертгольд словно подслушал его мысли.

— Ну, а кольцами вы обменяетесь завтра вечером, к тому времени Лоре, наверное, станет лучше. Согласен?

«Хоть бы для проформы выслушали мое предложение руки и сердца!» — подумал Генрих, но должен был сказать:

— Конечно!

И на следующий вечер помолвка состоялась. Правда, Лора пережила еще одно разочарование: она понимала, что пышного празднества быть не может из-за ее болезни, но все-таки ждала гостей, подарков, поздравлений. А вышло совсем иначе. В Германии был объявлен национальный траур, и генерал-майор Бертгольд не мог допустить, чтобы посторонние знали о помолвке его единственной дочери. Гласность могла повредить и Генриху. Итак, кроме своих, при обручении никого не было.

Но пришлось примириться и с этим. Надев кольцо на палец правой руки невесте полагается носить его на левой, но левая была обожжена, — Лорхен пустила слезу. Расчувствовался и генерал Бертгольд. Он поцеловал Генриха в голову и трижды перекрестил будущих молодоженов.

Ужинали в комнате Лорхен, возле ее кровати, под аккомпанемент стонов невесты, которая временами забывала, что ей надо сдерживаться.

Утром Генрих уехал. На вокзал его провожал только Бертгольд.

— Ты помнишь все, о чем мы договорились?

— Конечно, отец!

— Надеюсь, ты понимаешь, что о нашем разговоре никто не должен знать?

— Вы меня принимаете за ребенка?

— О нет! Из тебя выйдет чудесный разведчик, Генрих! — прощаясь, сказал Бертгольд.

Странное совпадение: точно такую же мысль высказали и руководители Гольдринга в Советском Союзе, когда получили план Бертгольда.

ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ

Хотя официальный траур по армии Паулюса уже закончился, но на протяжении всей дороги от Мюнхена до Сен-Реми Генрих не слышал не только смеха и шуток, но даже громких разговоров. Он ехал в офицерском вагоне и мог оценить настроение командного состава гитлеровской армии. А настроение это было такое, словно у каждого офицера вчера из дому вынесли покойника!

Так же невесело чувствовали себя оккупанты в Сен-Реми. Что же касается французов, то мадам Тарваль, сама того не подозревая, совершенно точно охарактеризовала их отношение к событиям.

— Со счастливым возвращением, мсье Гольдринг! — искренне обрадовалась она, когда шестого февраля, тотчас по прибытии из Мюнхена, ее постоялец вошел в ресторан. — А мы только позавчера вечером вспоминали вас, когда праздновали траур. Было так весело…

— Как это праздновали траур?

Мадам Тарваль покраснела, глаза ее виновато забегали.

— Простите, мсье, я не так сказала… Мой ресторан в дни траура был закрыт, вот мы и собрались посидеть, поговорить…

— И выпили за упокой души фельдмаршала Паулюса! — в тон собеседнице закончил фразу Генрих.

— Ой, курица пережарится! — воскликнула хозяйка гостиницы и с неожиданной для ее полной, фигуры живостью убежала в кухню.

— Что я сказала! Представь, Моника, что я сказала! — сетовала мадам Тарваль, увидав дочь.

— Кому, мама, и что?

— Я сболтнула мсье Гольдрингу…

— Генриху? Он приехал?

— Сидит в голубом кабинете… И я…

Не дослушав мать, Моника выбежала из кухни, на ходу снимая передник.

— Привет моей маленькой учительнице! — Генрих радостно вскочил с места и пожал обеими руками узкую ладонь девушки. — Ну, рассказывайте, как это вы тут праздновали траур?

— Что праздновали? — удивилась Моника.

Генрих пересказал свой разговор с мадам Тарваль.

Девушка рассмеялась.

— Это мама ошиблась!

— Я уверен, что ошиблась! Ведь вы три дня носили траур, молились богу и ни разочка не улыбнулись. Правда?

— А я уверена, что ваше сердце разрывалось от горя и тоски.