И один в поле воин - Страница 100

100

— Вы так и не объяснили, Бертина, какой попутный ветер пригнал вас к нашим берегам и надолго ли? — снова спросил Генрих, когда они уютно расположились в отдельном кабинете и официант, подав заказанное, вышел.

— Иначе говоря: откуда вас принесло и как долго вы будете докучать мне? — рассмеялась Бертина и с вызовом взглянула на собеседника.

— Я, кажется, не дал вам ни малейшего повода для такого вывода.

— А ваше упорное нежелание отвечать на мои письма, а то, что вы даже ради проформы не пригласили меня на помолвку?

— Вы женщина, Бертина, и должны быть догадливой. Я не переписывался с вами и избегал вас именно потому, что очень хотел этого.

— О Генрих, это почти объяснение! Смотрите, чтобы я не поймала вас на слове! Ведь я теперь буду вашей соседкой и должна предупредить: хочу отблагодарить эту курносую Лорхен, украв у нее из-под носа жениха.

— Как это — будете моей соседкой? Ведь, концлагерь, в котором вы работаете, насколько я помню, находится в Восточной Пруссии?

Бертина приподняла одно плечо и повернула его к Генриху.

— Вы очень невнимательны, барон, обратите внимание вот на это, — Бертина постучала пальцем по новеньким погонам.

— О, да вас можно поздравить!

— Как видите. А это означает не только повышение в чине, но и в должности. Я назначена начальницей женского концлагеря спецрежима в Понте-Сан-Мартин, это, кажется, недалеко от Сен-Реми.

— Спецрежима? Что это значит, если перевести на обычный человеческий язык?

— Это значит, мне оказано особое доверие: приняв лагерь, я должна сдать своеобразный экзамен, то есть установить в нем такой режим, который превратит этих пленных в обычную рабочую скотину, и они забудут не только о непокорности, но даже о том, что когда-то считали себя людьми.

Бертина выпила рюмку коньяку и затянулась сигаретой. Ее большие синие глаза лихорадочно блестели, тонкие ноздри вздрагивали, губы были плотно сжаты.

— Тогда я не понимаю, почему именно вас назначили в этот лагерь? Ведь вы все-таки женщина, Бертина!

— Вы могли бы сказать любезнее, красивая женщина.

— Это вряд ли кто посмеет оспаривать. Тем более я. Но вы все-таки не ответили на мой вопрос.

— Боже мой, Генрих. Вы страшно старомодны, трогательно старомодны. Теперь я понимаю, почему вы выбрали в подруги жизни Лору. Самочка, которая вяжет своему хозяину теплые носки и напульсники, Маргарита с прялкою в руках, в лучшем случае маленькая актриса кабаре, с легким привкусом порока. У вас не тошнит от этого идеала добропорядочных немок? Нам, настоящим арийкам, это осточертело!

— Бертина! Это ж крамола, настоящая крамола! Вы забываете, что сказал фюрер об обязанности женщины, о ее месте в обществе?

— А, три «к». Законы устанавливаются для масс, а у каждой нации есть свои избранники, которые эти законы сочиняют. И я буду принадлежать к этим избранникам, я уже к ним принадлежу. Напрасно вы не приехали к нам в лагерь, помните, я вас приглашала. Вы бы увидели, как дрожит передо мною весь этот сброд — француженки, русские, голландки, польки, бельгийки… даже немки, оскорбившие свою расу! О, у меня были неограниченные права, и, будьте уверены, я ими воспользовалась. — Откинувшись на спинку стула, Бертина прищурила глаза, словно всматриваясь в какую-то далекую картину, возникшую перед ней, и вдруг рассмеялась.

— Что способствовало вашему дальнейшему продвижению? Ведь вы продвинулись очень быстро?

— О, просто молниеносно быстро. Я ввела кое-какие усовершенствования в систему охраны пленных и в режим для них. Кроме того, я отлично изучила вкусы своего начальства… Когда прибывала партия новых пленных, я отбирала самых молодых и красивых и знала, кому и каких направить. К концу года я была уже помощником начальника всего лагеря.

— Так вы скоро дослужитесь до генерала.

Захваченная своими воспоминаниями, Бертина не заметила ни иронического тона Генриха, ни злых огоньков в его глазах.

— Что касается моей дальнейшей карьеры, то я возлагаю большие надежды на этот концлагерь, который должна сейчас принять. Недавно там убили начальника, старшую надзирательницу и одного солдата-охранника, который их сопровождал. Специальная комиссия расследовала этот случай, многих повесили, но настоящие виновники убийства так и не найдены. Мне поручено установить в этом концлагере самый жестокий режим, и я уже разработала план мероприятий. О, я совершенно уверена, что добьюсь своего какой угодно ценой, даже если бы мне пришлось повесить каждую третью.

Генрих почувствовал, что у него темнеет в глазах. Лицо Бертины отодвинулось, стало маленьким, словно змеиная головка, потом снова приблизилось и так расплылось, что Генрих уже не различал отдельных черт.

— Что с вами, Генрих? — услышал он голос Бертины и словно проснулся.

«Она не доедет до лагеря. Как это сделать — не знаю. Но до лагеря она не доедет!» — твердо решил он, и ему сразу стало легче.

— О чем вы задумались?

— После контузии, полученной мною во время нападения маки, у меня часто внезапно начинает болеть голова и темнеет в глазах, — пояснил Генрих.

— Бедненький! — Бертина перегнулась через столик и провела рукой по волосам Генриха.

Появление Заугеля прервало эту лирическую сцену. Он сообщил, что Пфайфер согласен взять с собой даму, даже очень доволен, только просил их своевременно прибыть в штаб корпуса.

Из Шамбери выехали ровно в восемь вечера. На переднем сидении, рядом с шофером; сидел Пфайфер, на среднем Заугель, на заднем Бертина и Генрих.

100