И один в поле воин - Страница 88

О цели поездки знал только Миллер. Даже Лютцу Генрих решил пока не говорить о своих отношениях с дочкой Бертгольда. Ведь у гауптмана свой взгляд на вещи, не всегда совпадающий с общепринятым среди большинства офицеров.

— Ну что же, Генрих, поезжай, — вздыхая, говорит Лютц. — Надеюсь, ты узнаешь у отца такие вещи, о которых наши газеты и радио даже не упоминают. А так бы хотелось знать обо всем, что происходит. Надоело быть кротом: закопали в эту яму, и сиди, ничего не зная, ничего не видя.

Дни, оставшиеся до отъезда, промелькнули быстро. Пришлось еще раз съездить в Понтею — принять вновь построенный дот, отвезти пакет в Шамбери, выполнить несколько мелких, но хлопотливых поручений.

С Моникой из-за всех этих дел Генрих виделся один раз: девушка пришла к нему сообщить, что с Людвиной Декок все в порядке — она в полной безопасности. Моника так переволновалась за Людвину и за Генриха, что теперь прямо сияла от счастья, и Генрих не решился сказать ей о поездке в Мюнхен.

Но больше Генрих скрывать не мог, накануне отъезда он зашел в ресторан предупредить, что вечером придет прощаться.

Мадам Тарваль встретила его упреками:

— Мсье Гольдринг, вот уже три дня, как вы не переступали порог моего ресторана! Я понимаю, мы доставили вам столько хлопот…

— Упаси боже, мадам! Я просто не хотел причинять вам лишние заботы. Ведь теперь, как никогда, туго с продуктами. Хозяин казино, где мы обедаем, и тот жалуется, а он получает все необходимое без ограничения и в первую очередь.

— Но я ведь не закрыла еще ресторан! Как бы туго с продуктами ни было, для вас, мсье, всегда что-нибудь найдется.

— Очень тронут, мадам, вашим отношением. Я его чувствую на каждом шагу. И сейчас очень грущу оттого, что мне придется на несколько дней разлучиться с вами и мадемуазель Моникой.

— Как, вы снова уезжаете? Когда и куда? — Моника старалась скрыть волнение, но лицо ее сразу стало печальным.

— Завтра утром, в Мюнхен.

— О, снова в Мюнхен!

— На этот раз всего на пять дней. На мое счастье, генерал не может отпустить меня на более длительный срок.

— И вы забежали проститься вот так, на минуточку! — обиделась Моника.

— Я пришел попросить разрешения заглянуть к вам сегодня вечером. Мы так давно с вами не виделись!

Но вечером Генриху не пришлось встретиться с Моникой. Неожиданно пришел Лютц.

— Ты что же нарушаешь традиции, Генрих? Вечер перед отъездом полагается проводить в компании друзей.

— Конечно, не мешало бы организовать прощальную вечеринку, но сейчас это покажется несвоевременным, Карл, даже неприличным. Дела на фронте не так блестящи…

— Говори прямо — плохи.

— Даже очень плохи, если быть откровенным.

— Вот уже почти месяц я хожу, словно ошалелый, — устало пожаловался Лютц. — У меня такое чувство, словно меня, как глупца, все время обманывали, и вдруг все раскрылось: все, во что я верил, вернее, все, во что меня заставляли верить, — наваждение, клоунада, не более.

— На тебя так подействовали сталинградские события?

— Они лишь ускорили процесс моего прозрения. Германия, которой, как нам говорили, должен покориться весь мир, перед которой распростерлась ниц Европа, не может спасти триста тысяч солдат своих отборных войск! Ты понимаешь, что это значит? Банкротство! Наше командование посылает на помощь окруженным армию за армией, словно дрова в печь, мы бросаем под Сталинград все новые дивизии, корпуса, и они действительно сгорают, как в огне. В лучшем случае возвращаются оттуда длинные эшелоны искалеченных, контуженных, сумасшедших! О, как болит у меня душа!

Гольдринг и Лютц не раз говорили о положении на фронтах, но никогда Генрих не видал своего друга в таком угнетенном состоянии.

— Знаешь что, Карл, — предложил Генрих, — оставайся у меня сегодня ночевать. Поужинаем, поговорим… Я еще не попрощался с мадемуазель Моникой, давай пригласим и ее…

— А я тебе не помешаю, если останусь? Понимаешь, мне просто страшно наедине со своими мыслями!

— С твоего разрешения я позвоню мадемуазель, приглашу ее и закажу все необходимое.

Генрих взялся за трубку, но в дверь постучали неожиданные гости Миллер и Заугель.

— Вот как! Вы хотели удрать в Мюнхен, не попрощавшись с друзьями? — крикнул Миллер, стоя на пороге.

— Как видите, стою у телефона и звоню именно вам, — солгал Генрих.

— Я же говорил, Заугель, что не будет ничего неудобного, если мы явимся вот так, без приглашения! А, герр Лютц, и вы тут? Вот и чудесно! Вчетвером будет веселее. А может, позовем и мадемуазель? В женском обществе, знаете…

Генрих бросил быстрый взгляд на Лютца, и тот его понял.

— По поручению, обер-лейтенанта, пока он одевался, я приглашал мадемуазель. Но ей нездоровится. Так что вечеринка у нас будет чисто холостяцкая.

Генриху не оставалось ничего другого, как отправиться со своими непрошенными гостями в ресторан.

Как ни старался Генрих поскорее избавиться от Миллера и Заугеля, но ужин затянулся до поздней ночи. О встрече с Моникой нечего было и думать. Правда, утром Генрих успел на несколько минут забежать к девушке, но прощание вышло официальным. Моника не поверила, что гости у Генриха собрались случайно.

С тяжелым сердцем ехал Генрих к своей невесте. И перед отъездом и первое время в поезде он старался не думать о ней, забыть даже, зачем едет в Мюнхен. И вначале ему удалось избегать этих мыслей. Словно живое, стояло перед ним чуть обиженное печальное лицо Моники, заслоняя все окружающее. Да, она имела право обидеться на него. И не потому, что он не выполнил обещания и не пришел к ней попрощаться. Генриха мучило, что он уехал, словно украдкой, не объяснив девушке игры, которую должен вести с Лорой. Но как и чем смог бы он объяснить свои отношения с дочкой Бертгольда? Не зная причины, Моника не может оправдать его поведение. А именно о причине он и не может сказать.