И один в поле воин - Страница 175

175

— Вы надолго к нам? И почему в гражданском?

— Ты, кажется, собираешься куда-то ехать? — не ответив, спрашивает Бертгольд, кивнув на два чемодана, так и оставшиеся стоять посреди комнаты.

«Как я не догадался их убрать!» — выругал себя Генрих.

— Да, майн фатер, у меня давно все уже наготове, чтобы в первую удобную минуту выехать в Швейцарию…

— Бежать!

— Этот отъезд я бы не назвал бегством.

Бертгольд криво улыбнулся.

— Все бегут! Все! — горько сказал он — Как крысы с тонущего корабля.

— Но ведь корабль действительно идет на дно, герр генерал-майор, и подумать о собственном спасении самое время…

Бертгольд не ответил. Он сидел, покусывая губу, время от времени пощипывая свои рыжеватые усики, как делал это всегда, когда что-либо обдумывал.

— Я очень недоволен тобой, Генрих, — наконец произнес он. — А некоторые твои поступки мне просто непонятны. Мне хотелось, чтобы ты объяснился, прежде чем я скажу, зачем сюда приехал.

— Я только этого и хочу, ибо уверен, что Лемке не пожалел черных красок, рассказывая обо мне. Несколько раз я указывал ему на недопустимые промахи в его работе, и он не может мне это простить. Натура мелкая, мстительная. И к тому же — человек бездарный.

— О Лемке мы поговорим потом. А сейчас о тебе. Где твоя переводчица?

«Значит, успел сообщить об исчезновении Лидии. Итак, ничего нельзя скрывать. Надо принять бой. Ошеломить Бертгольда откровенностью…»

— Почему ты молчишь, не расскажешь, как помог ей бежать? Снова любовная история?

— Любовной истории не было! А бежать я помог.

Насмешливая улыбка исчезла с лица генерал-майора, вид у него, как и рассчитывал Генрих, был ошеломленный. Это сбило Бертгольда с позиции стремительного нападения.

— Ты говоришь мне об этом так, словно докладываешь обычную вещь. И даже не стараешься оправдаться

— Я отважился говорить с вами откровенно, — ведь передо мной сейчас сидит не генерал-майор, а мой названный отец и будущий тесть. Я надеюсь, что с ним могу быть откровенен.

Бертгольд с удивлением и любопытством взглянул на Генриха. Тот спокойно выдержал его взгляд.

— Зачем ты это сделал?

— Я проверял ее несколько раз и уверен: девушка ни в чем не виновата. Я не хотел, чтобы Лемке замучил ее в гестапо, ведь я сам пригласил ее работать переводчицей, она долго отказывалась. Я дал слово офицера, что гарантирую девушке безопасность. А офицерское слово я привык держать. Вот вам мой искренний и откровенный ответ.

— Где твой друг Матини?

— Вчера Лемке сообщил мне, что Матини работает врачом в партизанском госпитале.

— А твой второй приятель, Лютц? Где он?

— Бежал в Швейцарию.

— И ты им обоим помог?

— Лютцу помог, я на него рассчитываю, ведь мы условились встретиться с ним в Швейцарии. А что касается Матини, то я даже не знал о его намерениях. У меня в ящике стола лежит письмо, которое он оставил удирая. Можете его прочесть и вы увидите, что Матини… Сейчас я его найду…

Бертгольд прервал его раздраженным жестом.

— Мне сейчас не до этого! Ты знаешь, что Лемке ставит вопрос о твоем аресте и допросе?

— Я ждал этого. Я уже говорил вам, как сложились между нами отношения. Но я всегда надеялся, что без вашей санкции он не осмелится это сделать.

— Ты что думаешь, что я буду покрывать твои глупости, даже преступления? Я, Вильгельм Бертгольд?

— Нет, я думаю, что вы человек более широкого кругозора, нежели этот Лемке, который дальше своего носа ничего не видит, а на обобщения и вовсе не способен.

— Оставь в покое Лемке. Он отвечает за свои действия, а ты — за свои. А для философских размышлений у меня сейчас нет времени. Поговорим о более конкретных вещах. Итак, ты знал, что Лемке собирается тебя арестовать, и, надеясь на мое вмешательство, спокойно ждал.

— Если б он посмел это сделать, я бы разрядил свой пистолет в него и в тех, кто пришел с ним! Стрелять я умею, это вы знаете, — на всякий случай решил напомнить Генрих.

— Что-о? Сопротивление властям?

— Вы знаете, что никакой власти уже не существует, майн фатер! Есть разрозненные группы вооруженных людей…

— Мы снова уклоняемся от темы, единственной, которая меня сейчас интересует. Зачем ты способствовал бегству переводчицы, Лютца, закрыл глаза на подозрительное поведение Матини? — В голосе Бертгольда зазвучали зловещие нотки, которых Генрих раньше не слышал, но о существовании которых догадывался.

— Прежде чем ответить, мне снова придется прибегнуть, как вы говорите, к «философским размышлениям», против которых вы так возражаете. Возможно, они и будут ответом на ваш вопрос. Вы разрешите?

— Пожалуйста, покороче!

— Мы с вами, майн фатер, как и все, патриоты фатерланда, должны сейчас думать не о сегодняшнем дне, а о дне завтрашнем, о дне реванша за поражения, которые наш народ дважды понес на протяжении этого проклятого двадцатого века. Нам надо иметь друзей на будущее. Мы с вами натворили массу преступлений в Европе, пусть хоть капля добра, убедит мир, что в Германии еще есть порядочные люди… Что произойдет, если Лемке замучает или расстреляет этих трех людей? Разве это остановят грохот советских «катюш» в Берлине? Или снова отодвинет Восточный фронт к берегам Волги?

Генрих почувствовал, что зашел слишком далеко, но не мог уже сдерживаться.

Бертгольд с непроницаемым видом смотрел на своего будущего зятя. С каждым новым словом Генриха в нем закипала бешеная злоба. Романтический дурак, дерзкий мальчишка, который своей глупостью чуть не загубил все его планы. О, если б не те два миллиона, что лежат в Швейцарском банке, он бы показал этому слюнтяю! Но деньги положены на имя фон Гольдринга. И вместо того, чтобы пустить ему пулю в лоб… надо думать о его спасении. Без этих двух миллионов Бертгольду не обойтись, особенно теперь, когда ему не удалось вырвать собственные сбережения из немецкого банка.

175