И один в поле воин - Страница 119

119

— Может быть, приказать моему денщику, чтобы он на машине тоже двинулся в Париж?

— Конечно, это будет очень удобно для вас.

«Вот и настал час разлуки с Моникой», — грустно думал Генрих, сидя у стола Лютца, который готовил ему необходимые документы.

Генрих позвонил Кубису.

— Я хотел бы видеть вас, гауптман… Чем скорее, тем лучше. Через десять минут я буду дома.

Когда Генрих пришел в гостиницу, Кубис был уже там.

— Что случилось? — спросил он встревоженно.

— Ничего, кроме того, что я на некоторое время уезжаю в Париж.

— Вы родились в рубашке, барон. И если вы позвали меня, чтобы выслушать мои поручения, то привезите мне из Парижа десять бутылок вина на свой вкус, в который я верю, как в свой, а также морфий и хороших сигар.

— Все это вы получите, но при одном условии. Вы примете все меры, чтобы с мадемуазель Моникой ничего не случилось. Вы понимаете?

— Ни один волосок не упадет с ее головы.

— А если Миллер захочет поговорить с ней, вы немедленно телеграфируете мне.

— Адрес?

— Пока: центральный телеграф, до востребования. А вскоре я телеграфирую вам адрес, как только его узнаю.

— Будет исполнено, мой барон и благодетель.

— А чтоб вы не оправдывались тем, что у вас не хватило денег на телеграмму, вот вам сто пятьдесят марок.

— Майн гот, матка бозка, как говорят поляки! Да после этого я готов телеграфировать хоть каждый день, даже о том, в порядке ли желудок мадемуазель.

— Оставьте глупые шутки! Лучше пойдем выпьем по бокалу шампанского. Возможно, мы уже не увидимся до отъезда. Миллеру сегодня не говорите о моем отъезде, я сам скажу ему об этом утром.

Выпив с Кубисом по бокалу шампанского и заказав ужин на троих, Генрих поднялся к себе.

Курт был на седьмом небе, когда узнал, что поедет на машине в Париж.

— Я так боюсь, когда вы уезжаете, а я остаюсь здесь, — признался он.

— Боишься, что Миллер снова вызовет на допрос?

— Да, — серьезно ответил Курт.

— Можешь выезжать завтра утром. Было бы хорошо, чтобы до моего прибытия в Париж ты уже был там. Вечер Генрих провел в компании Моники и Лютца. Но прощальная вечеринка вышла не такой, о какой думал Генрих. Моника, словно предчувствуя разлуку, была, печальна и едва улыбалась на шутки Лютца. Да и настроение Генриха ухудшалось с каждой минутой. Такой маленькой, беззащитной казалась ему сейчас Моника.

Посидев часа полтора, Лютц сослался на бумаги, которые он должен завтра рано-рано подготовить генералу, и распрощался.

— Когда ты едешь, Генрих? — вдруг спросила Моника, когда они остались одни.

— Ты знаешь?

— Мне сказал Курт, — укоризненно проговорила девушка.

— Я не хотел говорить сегодня, чтобы заранее не огорчать тебя.

— А вышло хуже! Мне стало так больно, когда Курт случайно…

— Прости меня за это! Я хотел, чтобы ты осталась в моей памяти веселой. Тогда бы я не так тревожился о тебе! Ты выполнишь мою просьбу? Я хочу, чтобы на время моего отъезда тебя не было в Сен-Реми.

— В котором часу ты едешь?

— Завтра в четыре дня.

— Обещаю, что вечером меня уже не будет в Сен-Реми.

— Тогда я буду спокоен. А как только вернусь, тотчас попрошу мадам Тарваль сообщить тебе…

— О Генрих! Мне кажется, что мы расстаемся навсегда! — грустно вырвалось у Моники.

— Не надо, любимая, умоляю тебя, не надо! Иначе я тоже совсем раскисну, а мне всегда надо быть в форме.

Моника, насилуя себя, рассмеялась.

— Вот… я уже веселая. Ты доволен?

Миллер еще завтракал, когда Гольдринг зашел к нему прощаться.

— Майн гот! Такой ранний и такой дорогой гость! Какие срочные дела привели вас в такой час ко мне?

— Сегодня я вместе с генералом еду в Париж.

— И долго вы там пробудете?

— Две недели. И у меня есть к вам маленькое дело оно касается мадемуазель Тарваль. Я хочу быть уверенным, что ваша заинтересованность ею ограничится обычными приветствиями на улице. Вы меня поняли, Миллер?

— Вскружила она вам голову, барон! У вас же есть невеста!

— А у вас есть жена! И, сколько я знаю, с ваших же слов…

— Это было в молодости, в молодости, барон! Теперь я пасс.

— Но я еще молод, а мы с вами, Ганс, друзья, надеюсь, настоящие? Мы знаем не только характер друг друга, а и кое-какие слабые струнки, будем говорить откровенно грешки! Так что лучше нам помогать друг другу, а не ссориться. Ведь и вы так думаете, Ганс?

— Конечно.

— Так обещаете?

— Если встречу мадемуазель на улице, даже отвернусь, чтоб она потом не жаловалась вам, будто я сердито посмотрел на нее! — пошутил Миллер.

— Вот и прекрасно! Надеюсь, вы придете на вокзал провожать, если не меня, то генерала?

— Если не генерала, то вас — наверняка, — поправил Миллер.

Он сдержал слово. Без четверти четыре начальник штаба дивизии, Миллер и Кубис были на перроне.

Как во время всех официальных проводов, провожающие с нетерпением ждали гудка паровоза и скучали. Одному Миллеру было весело. Он шутил, намекал на тоску Кубиса, у которого на две недели закрывается банк долгосрочного кредита.

— Я, Ганс, никогда не видел вас таким веселым, — сказал, прощаясь, Генрих.

— Я очень рад за друга, у которого будет такая чудесная поездка, ответил Миллер.

Не мог же он сказать, что истинной причиной его веселого настроения было маленькое шифрованное письмецо от самого генерал-майора Бертгольда, ответ на письмо Миллера относительно Моники.

— Помните, Кубис, уговор?! — успел прошептать на прощанье Генрих, когда поезд уже тронулся.

119